Таких объёмных интервью на «Чемпионате», кажется, за все 20 лет не было. У меня — так точно. Герой и повод — замечательные! Виктору Гусеву — 70. В преддверии юбилея голос российского спорта последних трёх десятилетий пришёл к нам в гости и три часа рассказывал о своей увлекательной жизни. Историй в ней на полнометражный художественный фильм хватит, и не только о футболе. Испытайте ностальгию и удивитесь вместе с нами.

Для удобной навигации по тексту используйте краткое содержание. Читать можно с любой главы!

• «Динамо»
• ТАСС, ЧМ-1994, программа «Время»
• «Нефартовый»
• Перетурин, Уткин, Голованов
• Фидель Кастро, Пеле, Марадона, Жириновский
• Война в Эфиопии, Антарктида, 1990-е
• Теракт в «Крокусе»
• Юбилей

— Нечасто вы сейчас из родового гнезда во Внукове в Москву выбираетесь?
— Постоянно выбираюсь. Во-первых, это связано с работой. Я сейчас занимаюсь выпусками спортивных новостей на Первом канале. Есть две бригады. Работаем неделю через неделю. Так что каждый день с трёх часов дня и до позднего вечера я в Останкине. Пока у нас нет трансляций футбола и хоккея, но, надеюсь, ещё вернутся те времена, когда мы ездили на чемпионаты мира и Европы. А та неделя, которая у меня свободна от ТВ, тоже занята какими-то проектами, комментариями. Мне интересна творческая работа в качестве амбассадора «Лиги ставок». Дел много.

— А я-то думал, наслаждаетесь размеренной жизнью на природе.
— Нет, ну что вы. Меня бы убила такая размеренность! Я сам себе кажусь ленивым человеком. Часто думаю: вот сейчас это сделаю, то, а потом лягу и буду слушать музыку. Не получается! Всё время дела, дела, дела. Как только забот становится меньше, начинаю чувствовать какую-то вину перед самим собой, неуверенность, озабоченность. Навалились дела — тут же всё проклинаю. Но это гораздо лучше безделья. Я наслаждаюсь тем, что делаю. На самом деле, сейчас хорошее время с точки зрения работы. Ещё бы добавить комментариев с больших соревнований — совсем хорошо было бы. Чемпионаты мира и Европы по футболу мне всегда нравились больше Олимпийских игр.

— Почему?
— На Играх футбол — невысокого уровня. Мы его даже и не показывали. Поэтому я в основном исполнял роль ведущего, такого разводящего в студии. Думаете, на Олимпиаде-2000 в Сиднее я увидел Австралию? Если бы! Все Игры просидел в бункере, связывая репортажи и рассказывая новости. Зато увидел всю Олимпиаду — на многочисленных экранчиках в студии. Когда приезжал Вася Конов, наш тогдашний корреспондент, загорелый, с пляжа, и рассказывал о женском волейболе, у меня только слюни текли (смеётся). Поэтому Игры я не так любил. Время репортажей и разнообразных программ приходило на футбольных и хоккейных чемпионатах. И присутствие России на турнире не всегда было обязательным условием нашей интенсивной работы. Тот же ЧМ-1998 без нашей сборной мы освещали по полной. И показывали всё, и готовили программу «Парижские таймы».

— Скучаете по этой движухе?
— Только по таким комплексным командировкам, когда целая бригада выезжает на турнир. Это очень интенсивная и интересная работа — комментируешь по три-четыре раза в неделю. Сейчас смотрю, как работают ребята на «Матче», и удивляюсь: как они успевают готовиться при такой частотности трансляций? Когда Первый канал показывал центральный матч тура чемпионата России, я целую неделю жил ожиданием. Там было много другой работы, но именно репортажи равномерно распределялись. Были паузы для подготовки. А вот на чемпионатах мира и Европы чуть ли не каждый день нужно было комментировать. Однако на подобных турнирах особо готовиться и не нужно. Ты настолько окружён футболом, самой атмосферой чемпионата, что всё идёт само собой.

— Когда в последний раз большой матч комментировали?
— По-настоящему большой и с места события, не под картинку — давно. Наверное, на чемпионате мира 2018 года в России. С Костей Выборновым в Казани игру Бразилия — Бельгия. А потом как-то сразу наступили другие времена. Ковид и отстранение наших всё скомкали…

— Хотелось бы вернуться в те, доковидные времена?
— Я очень хотел бы поехать на ЧМ-2026 в Соединённые Штаты. Потому что мой первый репортаж с большого чемпионата был именно из США в 1994 году. И первый финал — тоже: Бразилия — Италия с незабитым пенальти Баджо. А моим первым эфиром на телевидении вообще была жеребьёвка турнира в декабре 1993-го. В казино отеля в Лас-Вегасе это мероприятие приобретало какой-то особый смысл. Конечно, мне было бы интересно побывать в Америке спустя три десятилетия, сравнить, посмотреть, как проводят чемпионат сразу в трёх странах. Может быть, я даже сподоблюсь туда как-то слетать. Но пока это только мечта.

«Динамо»

— Перед прошлым юбилеем, 10 лет назад, вы говорили, что не пропускаете ни одного матча чемпионата России по футболу. Сейчас уже не так?
— Ничего не изменилось. Стараюсь смотреть всё — и чемпионат, и Кубок. Удивительное дело: концовки матчей ЦСКА — «Балтика» и «Ростов» — «Спартак» залезали на начало трансляции Лиги чемпионов. И я на большом экране телевизора досматривал наших, а на планшете у меня шла трансляция ЛЧ. Не знаю, почему так. Не то чтобы мне наш футбол больше нравится — я просто прирос к нему. Мне интересно развитие событий даже на фоне не всегда классной игры. Даже скажу так, слегка преувеличивая: Лигу чемпионов рассматриваю как развлечение. А чемпионат России смотрю с рабочей точки зрения.

— По привычке?
— И по привычке тоже. Хочется быть в курсе всех изменений. Когда у вас здесь [на «Даниловской мануфактуре»] увидел надпись «Ряды Солдатенкова», сразу поймал себя на мысли: это же просто описание обороны футбольного клуба «Сочи».

— Игры любимого «Динамо» тем более не пропускаете?
— «Динамо» — это особый случай. Я впервые попал на футбол в 1963 году. Правда, это было не на «Динамо», а в «Лужниках». Папа привёл меня на дерби со «Спартаком». 104 тысячи зрителей, представляете?! Мы выиграли 1:0, забил Юрий Вшивцев. А ворота «Спартака» защищал Владимир Маслаченко. Думал ли я тогда, что он будет комментатором, а затем я стану его коллегой? Потом мы стали ходить с папой на «Динамо», не пропускали ни одного матча. Тогда трудно было представить, что мы будем с вами сидеть и разговаривать в 2025 году. Вообще, сложно было вообразить другой век, 2000-е годы. В фантастическом фильме «Космическая одиссея 2001 года» это время показывалось как что-то почти невероятное. А ведь это сейчас уже далёкий, но в обратную сторону 2001-й! Даже 1984-й из романа Оруэлла когда-то казался и автору, и нам заоблачным будущим! А тогда я думал: «Динамо» — чемпион, так и должно быть. Наверное, будем и в 1964-м первыми, по крайней мере — в 1965-м. Кто бы мог подумать, что с тех пор «Динамо» ни разу не возьмёт золото? Только в 1976-м выиграли половинчатый турнир, когда сезон разбили на два. В одном круге первенствовало «Торпедо», а в другом — «Динамо».

— Понимаете, как вам, в отличие от очень многих «динамиков», повезло — вы застали всё же два чемпионства и целых пять кубков любимого клуба?
— Конечно. К сожалению, некоторые болельщики так и умрут, не увидев чемпионства любимого «Динамо». А кто-то уже умер, не дождавшись этого. Что-то всё время мешает клубу. И плохое руководство было, и хорошее, и слабый состав, и великолепный — и всё равно немножко не дотягиваем. Пять кубков «Динамо» тоже помню. И финал с «Ротором» в 1995 году, когда Веретенников с пенальти пробил в штангу. Сверху игру комментировал Перетурин, а я брал интервью с бровки. Тогда прошла информация, что у вратаря Сметанина якобы есть специальный оберег — бабушка в церкви подарила. И Андрей его положил в ворота. До сих пор спрашиваю — не раскрывает детали. Отнекивается: «Не могу. Может, ещё пригодится в жизни».

— Почему отец выбрал именно «Динамо»? Тогда же и «Спартак», и «Торпедо» в порядке были.
— Его отец, мой дедушка, поэт и драматург Виктор Гусев умер в 1944 году, не дожив до 35 лет и до салюта Победы и «Шести часов вечера после войны», которые он предсказал в своём сценарии одноимённого фильма. Я даже не знаю, был ли он футбольным болельщиком — наверное, нет. В любом случае он не мог повлиять на выбор моего папы: отцу было всего девять лет, ещё шла война — не до этого было. Поэтому папа остался наедине с этим выбором. Многие болели за «Спартак». Массово поддерживали ЦДКА: война только закончилась, престиж у армии был невероятный. В эти годы армейских болельщиков прибавилось. Но тут турне «Динамо» в Англию. Папа услышал Вадима Синявского, который комментировал от бровки в том лондонском тумане, и всё – «Динамо» стало его любовью на всю жизнь. Он водил меня в Петровский парк, и я стал фанатом вслед за ним.

— Отчётливо помните Яшина в игре?
— Конечно. Считается, что Нойер своими выходами за пределы штрафной внёс новое во вратарскую игру. Так вот, Яшин делал это за много лет до Мануэля! Но Лев играл в кепке. Вылетая за пределы штрафной площади, он изящно снимал её на бегу и бил по мячу головой. А потом я с ним познакомился, когда он уже работал в спорткомитете.

— Каким он запомнился?
— У Яшина была удивительная особенность: не говоря ни на одном языке, он каким-то образом общался с Беккенбауэром, Пеле, Эйсебио. Как-то по пути в Японию Франц заскочил к нему в гости в Москву. И я для «Советского спорта» делал двойное интервью — с Яшиным и Беккенбауэром.

— Как это было?
— Помню, пришёл к Льву Ивановичу в кабинет на Лужнецкой набережной, расположился. Задал один вопрос, второй, как вдруг он говорит: «Хватит». Я запротестовал: «Как хватит, мы же только начали!» А Яшин предложил: «Поехали ко мне». У него дома в Чапаевском переулке уже стоял накрытый стол — ждали Беккенбауэра. Я ничего не ел, не пил — скромно присел сбоку и задавал вопросы. Франц немножко удивился совсем небольшим размерам квартиры, но, наверное, решил, что в Советском Союзе так принято жить. Однако стол ломился — Яшины собирали на него деликатесы целый месяц. Беккенбауэр был в восторге. Лев Иванович поставил на стол водку, а гость достал из чемоданчика пиво. И тут Яшин начал хохотать.

— Отчего?
— Франц не знал, что в Москве не купить немецкого пива — нашёл в валютном магазине только чешское. Яшин смеялся: «Я тебе тогда финскую водку поставлю вместо нашей». Но самая смешная история произошла в туалете.

— Расскажите.
— В какой-то момент гость отошёл в уборную. И тут Яшин посмотрел на жену и побелел: «Валя, ты не убрала?» — «Нет…» Я ничего не понимаю: что за бред? И тут возвращается Беккенбауэр: «Ну, Лев, я тебе отвечу». Оказалось, у Яшина на двери туалета висел огромный постер Беккенбауэра! Он, извиняюсь, сел — и увидел себя. Убрать плакат не успели. Франца это очень развеселило.

ТАСС, ЧМ-1994, программа «Время»

— Думаю, не только у меня иногда возникает ощущение, что комментатор Гусев был всегда. А ведь вы довольно поздно пришли в профессию.
— Да, я пришел на телевидение в 37 лет уже состоявшимся журналистом. К тому времени у меня уже были за плечами ТАСС и работа главным редактором футбольного журнала «Матч». Меня, собственно, поэтому и пригласили. На смену дикторам вроде Игоря Кириллова на телевидение приходили ведущие нового формата. Та же Катя Андреева была не просто «говорящей головой» — она сама писала тексты, правила под себя, что было немыслимо для дикторов прошлого поколения. То же самое решили сделать в спортивной журналистике и начали приглашать пишущих журналистов. Меня позвали делать программу «Спорт-уикэнд». Это было в 1992 году. Многие в 37 лет заканчивают на телевидении, а я — только начал. А в штат вошёл ещё позже — в 1996 году.

— Почему так?
— А я и внештатником чувствовал себя нормально. Я же параллельно работал в хоккейном проекте «Русские пингвины», когда «Питтсбург» стал партнёром ЦСКА. Получилась такая смычка между чемпионатом России и НХЛ. Три года эта история продолжалась. Интересная работа. Но в какой-то момент мне на ТВ предложили ещё и вести спортивные новости в программе «Время», а для этого уже нужно было обязательно состоять в штате канала. Я сказал: «Не вопрос, конечно».

— Мужчину под 40 «старики» в редакции не осмеливались посылать в гастроном?
— А их там и не было. Владимир Перетурин в начале 1990-х не был стариком. Мы даже вместе что-то комментировали. У каждого были свои задачи, матчей хватало. Мне очень помогал журналистский опыт. Я был не в курсе каких-то телевизионных технологий, тогда как молодые ребята уже в этом разбирались. Например, монтировать сюжеты до сих пор не научился. Но я пришёл с другими знаниями — из области журналистики. Если вернуться назад, то умение писать тексты и знание языков стало моим большим преимуществом с самого начала карьеры. Устроившись после армии в ТАСС переводчиком, я мечтал попасть в спортивную редакцию. А когда туда попал, встретил настоящих зубров журналистики: Володя Дворцов был суперспециалистом по хоккею, Саша Левинсон и Саша Горбунов — футбольные мэтры. Мне дали водные виды спорта, и я ими занимался. Ездил на чемпионаты мира. Тогда, в середине 1980-х, синхронное плавание, например, у нас ещё было никаким — мы и не претендовали на первые позиции… Начал писать, но как утвердить себя в такой редакции?

— Как?
— А очень просто. Я же пришёл из иняза, а эти мэтры и потрясающие люди не владели языками. Сейчас так вообще никуда не попадёшь, а тогда это было возможно. Я для опытных коллег стал истиной в последней инстанции. В углу редакционной комнаты стояли телетайпы, куда поступала информация с France-Presse, Associated Press, Reuters…

— Молодым читателям неплохо бы объяснить, что такое телетайп.
— Моя будущая жена была телетайписткой в ТАСС — мы так и познакомились. Компьютеров, мобильных телефонов и близко не существовало. Позвонить из города можно было только из телефона-автомата за две копейки. А телетайп — это такая машина, из которой выползает новостная лента наподобие рулона туалетной бумаги. Вот эти сводки я и переводил мэтрам ТАСС. Современным комментаторам намного легче, чем тому поколению. Допустим, когда наши играли с какой-то африканской сборной, я шёл в закрытую тассовскую библиотеку и по крупицам собирал информацию о сопернике по каким-то газетам. Сегодня мой коллега, готовясь к матчу, может узнать всё о любом сопернике. Однако большое преимущество комментаторов того поколения заключалось в том, что они становились для зрителя истиной в последней инстанции. Потому что больше никто такую работу не проводил. Что бы ты ни рассказал в эфире, это было очень интересной новостью для человека, сидящего у телеэкрана. А сейчас информации обилие — нужно только правильно её подобрать, отбросить ненужное, чтобы не засорить репортаж.

— На телевидение вы попали будто бы в пересменку: великие Озеров, Махарадзе уже сошли, а новые звёзды ещё не зажглись?
— Да, шла смена поколений. Нас было побольше, чем предшественников, но гораздо меньше, чем сейчас. Сегодня комментаторов огромное количество! Тогда же мы не могли себе представить, что в России будут транслироваться чемпионаты Италии, Германии, Испании и для этого потребуются рассказчики. В моём детстве о таком и подумать было нельзя. Мы слышали, конечно, про Беккенбауэра, но матчей «Баварии» никогда не видели. И только во время чемпионатов мира под долгожданные телетрансляции открывали иностранных звёзд для себя: «Ах вот ты какой, Кайзер Франц!» Сейчас же даже у огромного числа комментаторов работа очень напряжённая. Я очень уважаю это новое поколение. Хотя у меня есть свои претензии по русскому языку. И ещё хотелось бы, чтобы коллеги внимательнее относились к деталям игры, каким-то психологическим моментам.

— Например?
— Иногда обсуждают, тянул ли подкат на предупреждение. Хотя по телевизору видно, что судья дал карточку не за фол, а за разговоры. Я понимаю, что репортаж захватывает, тебе нужно всё время называть фамилии и анализировать происходящее. Но такие тонкие моменты желательно не пропускать. Я не говорю об оценке правил — с этим сейчас никто разобраться не может. Призываю просто быть чуть внимательнее. Ну и больше читать — всё-таки с русским языком есть проблемы.

— Ваш литературный русский язык, подача — откуда?
— Мне много дал иняз. Первое, что нам сказали там: «Ребята, конечно, мы дадим вам и английский, и французский, но для начала научим вас русскому». А у меня ещё и в школе была серьёзная муштра на предмет всяких «не», «ни», деепричастных оборотов. Мы всё это знали назубок. Очень грамотные люди выходили после школы. А я ещё и много читал. Когда советую молодым комментаторам читать, я ведь даже не обязательно Достоевского или «Войну и мир» имею в виду. Важно просто читать, пусть даже спортивную периодику. Это помогает. Если в детстве я буквально «проглатывал» книги, то со временем стал читать больше газет и журналов. Но не стал читать меньше в принципе.

— У вас были образцы в комментаторстве?
— В то время считал, что Озеров есть и он будет всегда. Я же вообще не представлял себя в роли журналиста и уж тем более – комментатора. Позже, услышав, как работают английские коллеги, подумал, что так и нужно работать.

— Это как?
— Прежде всего называть фамилии игроков, как говорят — гонять мяч. Кто-то скажет, что это просто. А я возражу: нет, особенно если сидишь на верхотуре и смотришь на поле с высоты птичьего полёта. Когда в старых «Лужниках» на поле выходила «Алания» в своей полосатой форме, опознать можно было только вратаря и блондина Яновского. Какие там номера у остальных — чёрт ногу сломит. Правда, у англичан с самого начала был парный репортаж. Один из комментаторов просто «гонял мяч», создавая у зрителя ощущение, что он находится на лучшем месте на трибуне. А рядом с ним сидит эксперт, который вступает в разговор в паузах, анализирует. Когда комментатор говорит, что армейские защитники выбили мяч из штрафной, это большая ошибка. Все видели, что это армейские защитники, но кто конкретно герой, а кто антигерой, если выбили неудачно? Их нужно называть. Поэтому в первую очередь надо «гонять мяч» и только во вторую — анализировать, шутить. И шутки ни в коем случае нельзя готовить заранее, потому что подспудно будешь подгонять весь свой репортаж под эту шутку. Ты её придумал, ждёшь, нервничаешь, что эту заготовку некуда вставить. И всё – репортаж сломан. Всё должно возникать спонтанно.

— Ваш первый футбольный репортаж — «Галатасарай» — «Спартак», апрель 1994-го. «Али Сами Йен», где гостей встречали баннерами «Добро пожаловать в ад», экстремальное место для дебюта?
— Я даже знаю, почему этот матч мне доверили. Игра ничего не решала — пустая формальность (улыбается). Москвичи выиграли 2:1, но никуда не прошли. Забили Карпин и Онопко, впоследствии ставшие моими друзьями. Я даже как-то не очень волновался. То ли дело — программа «Время». Вот там я перед первым эфиром просто дико нервничал: ночь не спал и даже готов был отказаться. В новостях чувствуешь себя винтиком в огромной системе и ощущаешь колоссальную ответственность. Мой уже опытный коллега Василий Кикнадзе меня просто поражал. Ему кто-то звонит, а он невозмутимо: «Да-да, старик, у меня ещё 40 секунд до эфира». Я думал: «Ёлки-палки, я три дня этим живу, дрожу, а он вот так…» Потом уже понял, что это привычка, навык. На ЧМ-1994 вообще не думал, что мне, внештатнику, дадут финал. Его должен был комментировать Владимир Перетурин. Я уже освободился, сидел в отеле, по-моему, в Сан-Франциско и собирался спокойно посмотреть матч.

— Но?
— Вдруг звонят из Москвы: «Комментируешь финал. Отправляйся в Лос-Анджелес». Володя, может быть, на меня обиделся, но я и сказать ничего не мог. Я как внештатник даже не знал, кто должен был игру комментировать, потому что были ещё Владислав Гусев из Питера, Георгий Саркисьянц… Однако почему-то выбрали меня. Причём — удивительная вещь — я комментировал со второго тайма.

— Как это?
— Сейчас каналы делят между собой матчи, а в 1994-м финал делили пополам. Первый тайм из Пасадены комментировали Геннадий Орлов с Олегом Жолобовым. Мы все сидели рядом в одних трусах — жара 40°С! Они комментируют на РТР первый тайм, а в перерыве объявляют: «А теперь, друзья, переключите свои телеприёмники на Первый канал. Передаём слово Виктору Гусеву». Мне ещё и дополнительное время с серией пенальти достались.

— Первый финал — и сразу такая драма.
— Наверное, «мой» тайм был чуть поинтереснее, чем у Орлова и Жолобова, потому что всё шло к кульминации. А после были серия пенальти и промах несчастного Баджо, абсолютно лучшего игрока чемпионата!

— Сама Америка вряд ли чем-то удивить могла? Вы же бывали там неоднократно.
— Ну да, впервые я оказался в Штатах ещё в августе 1975-го — на следующий год США праздновали 200-летие. Нас, 10 студентов московского иняза, перебросили по обмену в университет Олбани, столицы штата Нью-Йорк. Эти четыре месяца были совершенно незабываемые: другая культура, очень хорошие люди. Я, 19-летний, просто влюбился в улыбающихся, доброжелательных американцев! Потом, гораздо позже, уже начав с ними плотно работать, понял, что там, как и в любой другой нации, есть и очень хорошие, и очень плохие люди. Так вот, о 200-летии. Под конец четвёртого месяца американцы предложили нам задержаться до юбилея Америки. Готовы были всё оплатить.

— А вы?
— Из иняза ответили: пускай ребята сами проголосуют. И в этом голосовании мы, пожелавшие задержаться в Штатах, проиграли — 4:6. Позже выяснилось, что кто-то из этих шестерых испугался — подумал, что провокация. Совершенно другое было время. Жизнь Советского Союза со всей его идеологией в полном разгаре. Я люблю Америку, но с годами восторженное отношение к ней сменилось просто нормальным и добрым. К 1994 году я уже всё там знал, а мой «английский» английский превратился в «американский» английский. Поэтому сюрпризов никаких не было. До сих пор с некоторыми американцами переписываюсь — в следующем году исполнится полвека, как мы познакомились.

— По меркам 1990-х вы прилично зарабатывали в российско-американском проекте «Русские пингвины»?
— Нормально зарабатывал. Время было сложное, у меня две маленькие дочки, 1987 и 1988 годов рождения. Приходилось крутиться. На Первом канале я как внештатник получал $ 100 за репортаж. Был гонорар за «Спорт-уикэнд». Но, конечно, этого не хватало на жизнь большой семьи. Устроился в московское представительство норвежской металлургической фирмы Elkem. Я совершенно не понимал, чем там занимаюсь. Никаких знаний в области химии у меня не было. Работал только из-за денег. А руководитель компании, чех, говорил, что мои журналистские навыки — то, что им нужно. Отправлял меня с инспекцией в Калининград на химический завод. Сам составил вопросы, а я их задавал и записывал в блокнотик ответы. Зато по возвращении написал хороший отчёт. Босс был доволен, а я чувствовал себя совершенно несчастным. И тут появились «Русские пингвины».

— Напомните, что это за история была.
— Виктор Тихонов, легендарный тренер ЦСКА, на приёме в Питтсбурге в 1993-м познакомился с Ховардом Болдуином, владельцем клуба НХЛ «Питтсбург Пенгуинз» (именно так произносить правильно). Ховард предложил: «Давайте станем партнёрами — мы можем купить часть ЦСКА. Назовём команду «ЦСКА — Русские пингвины». ЦСКА пребывал в совершенно бедственном финансовом положении, и Виктор Васильевич согласился.

— Зачем американцам это было нужно?
— Две причины. Наши хоккеисты тогда только недавно начали уезжать в НХЛ. А «Питтсбург», будучи внедрённым в систему ЦСКА, получал «право первой ночи» на подписание россиян. Их представители находились в Москве и быстренько выхватывали лучших из местных клубов. Это был первый и достаточно важный момент. А второй — тщеславие Болдуина. Ему было приятно за коктейлем с другими боссами НХЛ обмолвиться: «А вот у меня команда Красной армии в Москве — я её назвал «Русские пингвины»…» Болдуин хвастался: «У меня играет Алекс Ча́рламофф» (сын Валерия Харламова), и все на него смотрели с уважением. Три года продлилась эта история. Денег на этом проекте «Питтсбург» не сделал — думаю, в ноль плюс-минус вышел в итоге.

— А ваша роль в чём заключалась?
— Меня в проект позвал Всеволод Кукушкин, мой шеф по ТАСС. Я занимался организацией тогда ещё экзотических для нас предматчевых шоу, вопросами рекламы и маркетинга, писал Ховарду отчёты: как сыграли, кто забросил шайбы. Параллельно выполнял функции переводчика. Вообще, был связующим звеном между двумя сторонами проекта. Там я уже получал побольше, чем в Elkem, и это позволяло сводить концы с концами.

«Нефартовый»

— В интервью моему старшему товарищу Борису Ходоровскому для газеты «Смена» в 1998 году вы сказали: «Времена, когда главный тренер выбирал «фартового» комментатора для выезда за границу, остались в прошлом». Такое реально было?
— При мне такого не было, но одно время на меня ополчились болельщики. Они вдруг задумались: почему футболисты и тренеры меняются, а сборная всё равно проигрывает? Я откомментировал победу над французами, англичанами, но запоминается-то последнее. А последний матч наши проигрывали всегда — мы же не становились чемпионами мира или Европы. Так или иначе, любой цикл заканчивался каким-то поражением. А комментатор везде один и тот же. Ещё и появился интернет. И на меня обрушился вал критики, даже оскорблений.

— С чего это началось?
— Если помните, путь России к бронзе Евро-2008 начался с разгрома от Испании. Тем же самым он и закончился, но на второе поражение от испанцев — в полуфинале — уже никто в эйфории не обратил внимания. Мы же победили голландцев и завоевали бронзовые медали вместе с турками. Однако все почему-то ждали, что мы обыграем испанцев именно в первом матче. Очень хорошо провели спарринги, готовились в Германии, Хиддинк грамотно подвёл команду к турниру. Но уже перед стартом Евро Гус вдруг убрал Игнашевича и поставил в пару к Колодину в центр защиты плеймейкера Широкова. Конечно, Роман провалил этот матч. И я сказал в эфире, что это не уровень сборной. Я-то имел в виду не уровень для защитника национальной команды. Когда Широков отдал голевую передачу Павлюченко, я его похвалил: «Вот правильное место». Но на это никто уже не обратил внимания — все зацепились за фразу «не уровень сборной». Это наложилось на общий негатив к матчу. А я ещё в начале репортажа взял и привёл слова Акинфеева, который частично раскрыл план Хиддинка.

— Какой?
— Гус ориентировал команду на последнюю часть группового турнира и плей-офф. Он прекрасно понимал, что у испанцев мы ни в каком состоянии не выиграем. Тем более был дисквалифицирован Аршавин, которого Хиддинк взял на турнир с прицелом на решающие матчи. И Андрей сыграл главную роль в итоге. Разумеется, Хиддинк не давал установки проиграть Испании, но тут ещё было допустимо поражение. И я в начале репортажа, процитировав Игоря, сказал что-то такое опасливое: мол, главные матчи у нас ещё впереди. Всё это в итоге наслоилось на 1:4 и «не уровень сборной» — и Первый канал начали бомбить угрозами по интернету.

— Что писали?
— Например, такое: «Если Виктор не думает о себе, пусть хотя бы подумает о своих домашних животных». Представляете?! Эрнст сказал: «Давайте выводить Гусева из-под огня». Другое дело, что я и так не должен был комментировать матч с голландцами. На нём работал Орлов, потому что он базировался в Швейцарии, а я — в Австрии. Даже по финансовым соображениям никто не стал бы меня перебрасывать в другую страну, где и так сидит наш комментатор. Так или иначе, после Испании вопрос комментирования нашей сборной на Евро-2008 отпал. Тем более что два следующих матча в группе всё равно показывал второй канал. Но в народе тут же заговорили: ага, Гусева посадили на лавку — и попёрло! С этим клеймом я всю оставшуюся комментаторскую жизнь и жил. Считаю, что своим телом закрыл амбразуру для целого поколения комментаторов (смеётся).

— Тем не менее вы два десятилетия были самым востребованным комментатором страны!
— Я ни с кем не делился матчами, а мне никто и не предлагал этого делать. Игра сборной — меня отправляют. Иногда с Костей Выборновым, иногда — с Андреем Головановым. А ещё с Егором Титовым, Николаем Писаревым, Алексеем Смертиным, Сергеем Кирьяковым… И были же удачные с точки зрения результата матчи — с Францией, Англией, Югославией… Но футбол — это не хоккей. Там я комментировал победные финалы, а в футболе их у наших просто не было. Даже на долю великого Озерова победных периодов в футболе не выпало. Сборная СССР выиграла только усечённый чемпионат Европы 1960 года и заняла второе место в 1988-м. Но Озеров сделал имя на хоккее. Легендарная фраза «такой хоккей нам не нужен» — она же Николаю Николаевичу принадлежит. А до этого мы выигрывали все чемпионаты мира и Европы — благодать для комментатора. Он тоже ассоциировался со всеми этими победами. И поэтому неудачи футболистов болельщики ему, можно сказать, «прощали».

— Как вы стали пресс-атташе сборной в 2002 году?
— Ассистент Романцева Михаил Гершкович сделал мне предложение. Я пошёл к Константину Эрнсту. Первый канал показывал два первых матча сборной России, а третий, решающий с Бельгией, — РТР. Я понимал, что, если буду неотлучно при сборной, заранее расписанная схема комментариев у нас сломается. Потому что у меня не будет возможности отъехать на другие игры. Но Эрнст, наоборот, обрадовался: «Это же отлично, что в команде будет наш человек. Два матча России отработаешь, а когда освободишься в сборной, переедешь в другой город и продолжишь комментировать». Мне удалось всё совместить. Именно тогда мы близко познакомились с Титовым, Аленичевым, Онопко, Семаком, Смертиным, Черчесовым, Бесчастных.

— Ярлык «нефартового» к вам ещё в 1990-х начали лепить. Романцев был лишён этих предрассудков?
— Я никогда не слышал ни от тренеров, ни от футболистов «не ставьте на репортаж Гусева». По-моему, и разговора о фартовости и нефартовости никогда не возникало. Я знаю, что клубы пытались, и иногда им это удавалось, отстранять комментаторов. Но это за боление (как им казалось) за какую-то команду или неправильные оценки. А что касается предвзятости, раз уж я раскрыл, что являюсь болельщиком «Динамо», то у меня этого совершенно не было. В эфирах Озерова или Маслаченко сквозила симпатия к «Спартаку». Я же, садясь к микрофону, на полтора часа забывал, что это «Динамо». Может, я просто плохой болельщик, но я думал только о своих зрителях и о себе, чтобы сделать успешный репортаж. Более того, даже иногда мысленно желал гола в ворота «Динамо» — исключительно ради интриги. И был сам себе противен в такие моменты! Это же ужасно. Но как только покидал комментаторскую кабину — снова становился болельщиком. В этом плане мне было легко — не приходилось наступать на горло собственной песне.

— Романцев — человек закрытый. Хотя бы пресс-атташе он к себе близко подпускал?
— С Романцевым у нас сейчас очень хорошие отношения, но они установились позже. Тогда же, в Японии и Корее, Олег Иванович был весь в себе. На пресс-конференции отправлял Сашу Полинского, менеджера сборной. И тот отдувался перед журналистами. Его атаковали: «Где тренер сборной?» Он звал Гершковича. Сам Романцев считал все эти брифинги какой-то ерундой. Я жил своей жизнью, общался с футболистами, приглашал журналистов. Особых пересечений с Романцевым не было. С ним запомнилась одна сцена. Обыграй мы бельгийцев, выходили бы на Бразилию. Но мы проиграли. В раздевалке Олег Иванович отозвал в сторонку Гершковича. Одетые, они пошли в душевую. Через две минуты Романцев вернулся с объявлением: «Мы с Михаилом покидаем сборную, потому что задача не выполнена». Меня это особо не касалось: я был сотрудником Первого канала, а контракт с РФС был рассчитан только на период ЧМ-2002.

— Вас обижали, злили, расстраивали напоминания про «нефартового Гусева»?
— Я к этому привык. Со временем сам себя убедил, что это свидетельство популярности. Но в целом эта аура на работу не влияла. Я же так и назвал свою книгу — «Нефартовый».

— Сами название придумали?
— Изначально она называлась «От кромки льда до кромки поля». Первое — отсылка не только к хоккею, но и к спасательной антарктической экспедиции в молодости. Но в издательстве сказали: «Если мы это поместим на обложку — закроет всё лицо. Нужно более ёмкое название. У вас есть глава «Нефартовый» — давайте так и назовём книгу». Я сперва опешил: «Да вы что?!» Но меня убедили: «Народ только увидит такое название — расхватает книгу!» Я и согласился. Только старшая дочь Юлия поначалу расстроилась: «Папа, назвать автобиографию «Нефартовый» — это совершить социальное самоубийство». Но книгу раскупили. И я этот ярлык даже начал использовать в каком-то смысле.

— В нём сквозит самоирония.
— Есть такое. Однако, конечно, мне неприятна была злая, несправедливая критика в Сети. Сейчас-то уже понятно, что и как обычно пишут в интернете, а тогда он только появился. В моей юности было особое отношение к печатному слову. Если написали в газете, значит, это что-то весомое. И это восприятие каким-то образом перенеслось на комментарии в интернете. По мне это серьёзно ударило: «Читал, что о тебе пишут?» Сейчас уже на эти комментарии никто не обращает внимания, а на заре интернета они производили неприятное впечатление.

— В лицо вам хоть раз что-то предъявляли?
— Иногда люди начинали придираться к каким-то творческим элементам репортажа. Но, знаете, я чувствовал, что за этим сквозит всё то же недовольство «нефартовостью». А чтобы не выглядеть глупыми, они изливали своё раздражение в такой форме — цеплялись к оговоркам. Они же реально были, и некоторые — совершенно смешные.

— Есть среди них самые памятные?
— Секс Фабрегас или Пидор — извиняюсь, Питер! — Одемвингие. У меня прекрасные отношения были с покойным Георгием Ярцевым, однако, когда он в расстройстве ушёл с тренерской скамейки в знаменитом матче с Португалией, я случайно назвал его Яйцевым. А люди увидели в этом какую-то негативную оценку: «Вот, правильно назвал его Яйцевым!» Хотя совершенно никакого подтекста или умысла в этой оговорке не было.

— А знаменитая история с Жо?
— Кубок Первого канала был потрясающим турниром. Топовые команды приезжали — «Спартак», ЦСКА, киевское «Динамо», «Шахтёр», «Црвена Звезда». Все жили в трёх гостиницах на берегу моря в Тель-Авиве, ходили друг к другу в гости. Потом Роману Абрамовичу пришлось сконцентрироваться на финансировании подготовки России к чемпионату мира, и турнир в Израиле закрылся. Даже он охватить всё не мог. Именно там, в Израиле, в ЦСКА и появился Жо. И первое, что я сказал в эфире про него: «Жо попал». Мне редактор в наушник говорит: «Осторожно. После Жо не надо «па». Проходит пять минут, у меня вылетает: «Жо подумал». Слышу: «Виктор, ты над нами издеваешься?» Слава богу, бразильца меняют. Он уходит с поля, редактор вздохнул с облегчением. Тренер что-то ему говорит, а я сопровождаю это фразой: «Жо по-португальски что-то отвечает». В Москве просто взорвались: «А на каком ещё языке мог ответить Жо?! Ты специально добавил «по-португальски»!»

— Нарочно не придумаешь.
— Ещё раз меня заподозрили, что заранее заготовил шутку, на матче с Ирландией. У них был запасной по фамилии Кокс, который по ходу встречи вышел на поле. Без всякой задней мысли я сказал: «Думаю, сейчас ирландцам поможет свеженький Кокс».

— Это прекрасно.
— Вы не поверите, я даже не знал сленгового значения этого слова! Об игре слов, призна́юсь, подумал, но имел в виду — уголька в топку подбросить, кокса угольного! А все потом: «Ну ты и заготовил, конечно: свеженький кокс…» А история с Мором?

— Напомните?
— У «Спартака» полсостава травмированы или заболели. На матч с «Локомотивом» вышли резервисты. И я говорю: «Мор пришёл в «Спартак» из дубля». На меня тогда спартаковские болельщики взъелись: «И так всё плохо, а ты ещё издеваешься!» А я имел в виду Эдика Мора, теперь уже своего хорошего знакомого! Когда встречаемся с ним в коридорах Останкина, улыбаемся.

— А Хабибулин — Нигматуллин?
— О, это особая история. Олимпиада в Солт-Лейк-Сити, играем с Америкой. Матч ночью, но вся страна смотрит. Со мной сидит Никита Михалков, парный репортаж. Мы с ним до этого откомментировали открытие Игр. Он как режиссёр всё там здорово разобрал. А на хоккейном матче уже я чувствовал себя ответственным. За себя переживал, за него — и оказался в состоянии рассредоточенности. А Коля Хабибулин, наш вратарь, был частью того самого проекта «Русские пингвины». Фактически я помогал ему с отъездом в НХЛ. Виктор Тихонов — прекрасный тренер, но в Хабибулине не разобрался. А может, просто лукавил, когда говорил: «Зачем им Хабибулин? Он же вообще никакой вратарь». Может быть, просто не хотел, чтобы Коля уехал. На переговорах я всё переводил. Для меня это был не какой-то посторонний человек, а очень близкий знакомый. И вдруг я его называю Нигматуллиным! Мне подсказывают: «Виктор, осторожно». У меня второй раз проскальзывает Нигматуллин. Я ещё весело извинился: «Друзья, простите, что тут у меня уши футбольного комментатора вылезают». Был уверен, что всё обойдётся. Но реакция оказалась такой злой — до сих пор вспоминают. Говорили, что Гусев садится комментировать, не зная состав команды. Не будешь же рассказывать, что мы несколько дней назад с Колей Хабибулиным вели переговоры с НХЛ. Такое бывает. Это просто беда. А эта моя ошибка ещё и наложилась на ужасное настроение ночной Москвы и всей страны после поражения от США. Люди ждали победы, а наши проиграли.

— В личном рейтинге самых обидных матчей в карьере Россия — Украина — на первом месте с большим отрывом?
— Наверное, да. Очень уж всё близко было. Конечно, я расстроился, что наши не попали на Евро-2000. А потом и украинцы совершили похожую ошибку в стыковых матчах и тоже не вышли в финал. Жалко было Филимонова. У Александра тогда была сложная семейная ситуация — может быть, и это повлияло.

— Он, кажется, в процессе развода находился?
— Да, что-то такое. А зачем Лёша Смертин, мой хороший друг, совершил этот фол на боковой линии? Когда Шевченко бил, я прямо чувствовал: сейчас что-то произойдёт. Кричал: «Смотрите, Лужный на дальней штанге стоит!» Я этого боялся. Но что мяч напрямую залетит в ворота, никто не мог представить. По общественному резонансу этот матч стоял особняком.

— Не было в тот день дурных предчувствий?
— Были предчувствия, что выиграем. У нас собралась очень сильная команда. Люди играли в серьёзных зарубежных клубах. Эта сборная могла чего-то добиться в финальном турнире — как и команда начала и середины 1990-х. Если бы не «письмо 14», в полном составе та сборная могла бы высоко подняться на ЧМ-1994. Спустя пять лет у нас снова собралась классная команда. Она же возрождалась по ходу цикла, как птица Феникс. Нужно было выигрывать каждый матч, и они это делали. Это были настоящие бойцы: уже стояли у последней черты, но всё-таки дошли до матча, в котором могли всё решить. Из-за этого было особенно обидно.

— В том самом репортаже вы сказали: «Мы ждали гола Шевченко, надеялись, что его не будет. Но что он будет именно таким…» Значит, всё-таки опасения были?
— Я ждал гола Шевченко, однако думал, что мы забьём больше. Но что гол будет таким и в такой момент, нельзя было представить.

— Помните, как провели остаток вечера 9 октября 1999 года?
— Ой, даже не помню. Фразу «боже мой» приписывают мне, но её Андрей Голованов простонал в эфире. При случае спрошу у него, что мы делали. У Андрея в этом плане лучше память — он аккуратно фиксирует все свои репортажи.

— Рюмку дома махнули с горя?
— Думаю, мы с Головановым ещё раньше налили, не приходя домой (улыбается). Я говорил, что никогда не болею за «Динамо» в эфире. Но за сборную, за наши клубы в еврокубках всегда переживал. Помню, как гнал «Локомотив» вперёд в еврокубковом матче с греками. Чугайнов тогда забил и принёс победу. Вот это был очень правильный репортаж — в отличие от победного из Франции.

— Вот как?
— Да. Во Франции ведь поначалу всё очень неважно складывалось для наших. В какой-то момент я уже потерял веру в успех, начал что-то анализировать — какие-то проблемы в чемпионате, чуть ли не в детский спорт полез. А этого нельзя делать никогда. Все эти рассуждения — для послематчевых разборов. До конца встречи ты должен гнать команду вперёд вместе с болельщиками. Что я и делал в том матче «Локомотива». А тогда в Париже жизнь меня наказала. Когда мне говорят, что это был мой лучший репортаж — не соглашаюсь. Немножко не туда я сместил акценты — нужно было говорить о другом. Верить до конца, что Хлестов сделает такую невероятную передачу, а Панов так пробьёт по воротам Бартеза. Что Карпин, Цымбаларь сыграют свою роль. 1:1 с Украиной — это был кошмар. Но как бы ни закончился матч, ты всё равно анализируешь его с точки зрения своего комментария: «А нормально ли я отработал? Не упустил ли какие-то тактические моменты?» Бывали случаи, когда даже после неудачного для нас матча я понимал, что на своём месте отработал хорошо. Нужно разделять результат и удовлетворение или недовольство своей работой.

— Кто для вас был моральным камертоном в оценке репортажа?
— Папа. Но он критиковал нежно. В репортаже с жеребьёвки ЧМ-1994 я один раз назвал Саудовскую Аравию — Южной. Никто этого не заметил, включая меня. Мне папа об этом сказал 10 лет спустя. Когда я спросил, почему сразу не поправил, он ответил: «Я ждал, когда ты станешь опытным комментатором и для тебя эта ремарка будет не такой болезненной».

— Вам когда-нибудь попадало за мнение или неосторожно сказанное слово?
— В 1990-е уже никакой цензуры на телевидении не было. Нашим предшественникам повезло меньше. Когда Махарадзе сказал «пробил с любимой левой ноги», ему тут же предъявили: «Что это ещё за левачество? Нам не нужна эта политика». Первая половина летучки тогда посвящалась дурацким идеологическим моментам, а вторая — разбору стилистики, языка, самого футбола. И вот она была полезной. А в 1990-е не стало никаких разборов. Время такое, постоянная гонка — не до этого.

— За столько лет — ни одного разноса?
— Единственный раз серьёзный разговор с руководителем спортивной редакции Николаем Николаем Малышевым у меня случился по неожиданному поводу, потому что касался не сказанного, а написанного. На чемпионате мира по хоккею в Вене нас засудил финский арбитр, и мы уступили канадцам. После матча сидим с коллегами на окраине города, в баре. Пьём пиво, едим. И вдруг этот финн подходит к нам! Как он там оказался, непонятно. Но, узнав, что мы русские, судья сказал: «Простите меня, я ошибся». Рядом сидел Рома Грибов, наш корреспондент из Саратова. Человек опытный, он сразу включил диктофон. А финн говорит: «Никакой предвзятости не было — я просто не увидел». Я понял, что это прямо тема для «Спорт-экспресса», и той же ночью написал и отправил заметку в газету. Володя Кучмий, основатель газеты, похвалил: «Материал великолепный — тебе дико повезло». Текст поставили на первую полосу. А на следующий день меня вызывает начальник и говорит: «Я, конечно, к этому никакого отношения не имею, но, по-моему, тут большая ошибка. Вся страна ненавидит этого судью, а ты своим интервью его фактически оправдываешь. Зря ты это сделал». Единственный раз за всё время работы на ТВ я получил серьёзную критику от начальства — и при этом за свою… статью в прессе.

— Вы реально не пропустили ни одного футбольного ЧМ и Евро с 1994 по 2014 год?
— Я пропустил некоторые Олимпиады. Например, не был в Атланте в 1996 году, потому что поехал на футбольный Евро в Англию.

— Получается, 11 больших чемпионатов комментатором?
— Где-то так, нужно пересчитать. Прибавьте сюда Евро-1992, куда я поехал от «РИА Новости».

— А туда как попали?
— Августовские события 1991 года с Ельциным на танке произвели на меня сильное впечатление. Раньше, обсуждая судьбу родины, как и все, на кухнях, мы опасались, что подобный переворот приведёт к дико кровавым событиям, гражданской войне. Мы не могли представить, что вся эта система окажется колоссом на глиняных ногах и мгновенно падёт. Погибли только трое несчастных ребят в Москве. Власть поменялась, появился Ельцин. Это невозможно было себе представить. Я хорошо помню, как утром ехал в Москву, к Белому дому, а по электричке бежал парень в берете а-ля парижская коммуна и выкрикивал: «Нет больше коммунизма!» Какая-то параллельная реальность, если вспомнить всю предыдущую жизнь. Придя ближе к вечеру на работу, я положил партбилет на стол. Пути назад уже не было. Я ушёл из «советского» ТАСС и вместе с друзьями начал работать в «российском» агентстве. А закончилось всё тем, что Ельцин приехал в ТАСС и рассудил: давайте оставим два агентства, только это назовём как-то по-другому. ТАСС переименовали в ИТАР-ТАСС, а я отправился в Швецию уже от РИА. ТАСС, кстати, до сих пор люблю и вспоминаю с ностальгией. И ведь я уже сказал, что с будущей женой именно там и познакомился. На дискотеке, почти 45 лет назад!

— Как ваш служебный роман развивался?
— Оля, в отличие от меня, журналистка по образованию, окончила вечерний журфак МГУ. Параллельно с учёбой она работала телетайписткой — принимала корреспонденции от наших журналистов из других городов Союза и из-за рубежа. Я сразу обратил внимание на симпатичную девочку. Пытаясь попасть в спортивную редакцию, проводил всякие активности в ТАСС. Как-то устроил кросс, и эта девочка прибежала последней. Мне её было дико жалко! Я же не знал тогда, что она кандидат в мастера спорта, но по плаванию. Оля только бегала плохо, а плавала очень хорошо. Потом мы должны были встретиться на дискотеке — в том самом пресс-зале, где сейчас проходят пресс-конференции. Однако умер Брежнев — и дискотеку перенесли. Неделю мы горевали. Пришёл другой генеральный секретарь ЦК КПСС — и снова можно плясать и радоваться жизни. И вот танцы. Играет Electric Light Orchestra. Оля в полной уверенности, что я иду к её подруге, а я пригласил её. Так всё и началось. Теперь у нас трое детей и столько же внуков, собаки, кошки.

— Какой из посещённых чемпионатов у вас самый любимый?
— Особняком стоит наш чемпионат мира в 2018 году. Турнир был не только организован великолепно, главное — всё сделали для болельщиков. Я по старинке думал, что будет какой-то зажим вокруг. Но всё так умело выстроили, что люди приезжали, свободно гуляли по Красной площади, и всем всё дико понравилось. ЧМ-2018 удался со всех точек зрения. А из поездок любая была потрясающая. Наверное, чуть больше чемпионат мира 1994 года запомнился — потому что был первым. Плюс от Штатов не ожидали такой организации — всё-таки соккер там был больше студенческим, женским видом спорта. Были опасения насчёт заполняемости этих огромных, на 70-80 тысяч зрителей, арен, рассчитанных на бейсбол и американский футбол. Тем не менее трибуны не пустовали. Было много людей из испаноговорящего населения, да и коренные американцы пошли на футбол, так как любят зрелища — даже те, в которых не очень разбираются. Там всё было как-то более примитивно, но искренне, по-хорошему проще, чем сейчас. А может, это просто уже возрастное, и мне кажется, что трава была зеленее (улыбается).

А ЧМ-1998 мне дорог «Парижскими таймами». Говорят: как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Мне приснилось это название. Пришёл к Эрнсту. «Делай». И мы, несмотря на отсутствие наших, по полной программе отработали чемпионат.

— Самое экстремальное приключение в командировке — потоп в Бразилии?
— Там не то чтобы забавное приключение было — какая-то безысходность. Я вышел со стадиона и не понимаю, как добираться до гостиницы. Сверху под горку льёт эта кирпичного цвета вода — и никаких такси, ничего. А мне нужно было обязательно посмотреть следующий матч, потому что потом предстояло одну из команд комментировать. Вот это дико напрягало. Потом появилась машина, но меня от неё оттолкнули — то ли коллеги-журналисты, то ли простые бразильцы. Через 15 минут вторая приезжает — то же самое. От третьей уже я оттолкнул «конкурентов» — оправдал себя профессиональной необходимостью. Ехали по этому сумасшедшему потопу, как на корабле. К началу трансляции я всё-таки успел. Но весь пол в отеле был залит водой. Я сел на стул, и, поджав ноги, смотрел игру.

— Ещё похожие случаи были?
— По дороге на финал ЧМ-1998 мы с Игорем Фесуненко, прекрасным журналистом, специалистом по Бразилии, наглухо застряли в пробке — в туннеле в 400 метрах от «Стад де Франс». Машины настолько прижались друг к другу, что даже дверь открыть и выйти невозможно было! Хоть через окно вылезай. На комментаторскую позицию мы с Игорем прибежали с высунутыми языками. А там же ещё неопределённость с Роналдо была: будет играть или нет? Интернета ещё не было. Мальчишки сначала один протокол принесли — без Зубастика. Потом по рядам раздают бумажки: поправка — есть Роналдо! Тоже такой момент был — на грани. На случай опоздания, форс-мажора всегда есть человек, страхующий из студии. Однако такие вещи неизменно производят плохое впечатление на зрителя. Поэтому кровь из носу нужно было успеть.

Перетурин, Уткин, Голованов

— У вас есть или были настоящие друзья среди коллег?
— Все были хорошими друзьями, с кем я комментировал. В первую очередь — Андрей Голованов. Прекрасный и, на мой взгляд, недооценённый комментатор — просто потому, что немедийный человек по натуре. А для Олимпийских игр такой многостаночник просто незаменим. Он приблизительно знает, что происходит в любом виде спорта, все правила, оценки! Следит и готов мгновенно откомментировать. В паре мы много комментировали футбол, хоккей. Работал с Костей Выборновым, один репортаж был с Перетуриным, с Сашей Елагиным, моим хорошим другом. Бывших футболистов в этой роли я уже назвал: безумно им благодарен. Комментаторская кабина сближает. Ни разу не было, чтобы мы с кем-то разобиделись или разругались из-за репортажа. Я всегда старался быть доброжелательным с коллегами, не перебивать, не лезть. И партнёры отвечали тем же. Не скажу, что все ребята — мои самые близкие друзья. Самые близкие обычно идут из детства и не связаны ни со спортом, ни с журналистикой.

— С Василием Уткиным вы приятельствовали?
— Конечно. Где мы только ни были вместе — «Кто хочет стать миллионером?», «Вечерний Ургант», вели корпоративы. Помню, на одном из таких мероприятий его ужалила оса. Вася и так временами включал комичного персонажа, а тут у него ещё и губа на глазах раздувается. Народ ржёт: «Уткин специально это придумал». Много приколов было с ним. Очень обидно, что большой матч мы с ним вдвоём не прокомментировали. Уже когда у него появился интернет-проект, он меня приглашал на трансляцию какой-то игры «Спартака». Но там даже не нужно было гонять мяч — это был просто разговор за столом о футболе. В каких-то вопросах мы с ним были на одной волне. Когда у меня была программа «На футболе с Виктором Гусевым», мне нужно было в эти 28 минут впихнуть все голы тура. А если ещё Конов, Саша Лидогостер или Наташа Константинова поехали в другой город — отдать ещё минимум пять минут под репортаж. На смех, творчество в передаче просто не оставалось времени. Какие-то секунды пытались выгадывать. Васе в этом плане больше повезло.

— В каком смысле?
— У него в «Футбольном клубе» был карт-бланш. Он знал, что голы чемпионата России все и так уже посмотрели, поэтому мог сказать: «Пожалуй, расскажу-ка я вам сегодня про мадридский «Реал»». А потом – у Васи было очень много репортажей, где можно было хохмить. Помните этот знаменитый матч Англия — Тринидад и Тобаго, где все ржали? А я пытался один раз пошутить на игре сборной России — и пошли возмущённые письма в Останкино: «Мы тут сидим с валидолом, а Гусев шуточки шутит». Мне просто не попадалось матчей развлекательного характера, где было бы место для приколов и юмора. В этом отношении я на корпоративных турнирах отрываюсь — там-то шучу вовсю. И мы с Васей это делали. И поняли, что это могло бы выглядеть интересно и весело в парном большом репортаже. Но, к сожалению, видите, как получилось. Очень жалко его.

— Каким он запомнился?
— Вася — он такой мистификатор. Рассказывал: «Мне всё равно – спорт, не спорт, главное — быть на телевидении. Когда программа «Взгляд» закрылась, предложили перейти в спорт. Согласился. Поручили поехать на стадион «Динамо», а я спрашиваю: «Где это?» Конечно, он врал. Врал!

— Почему так уверены?
— Нельзя в 22 года стать футбольным комментатором, до этого не посмотрев ни одного матча и не будучи болельщиком с детства. Это сразу чувствуется. Некоторые вещи невозможно выучить — их нужно прочувствовать, пронести внутри себя. Уже после смерти Васи мы увидели его милые детские фотографии, где он стоит в футбольной форме худенький. Конечно, он интересовался футболом. И отец его — тоже. С ним связана ещё одна забавная история.

— Расскажите.
— Васин папа был важным человеком в космической программе. Он не был Королёвым, но входил в число шести технических сотрудников, от которых непосредственно зависел запуск ракеты с Гагариным. Прямо перед полётом их допустили к нему. Гагарин каждому из них что-то написал на их книгах. И улетел. Уткин-старший открывает свою книгу, а там надпись: «Гусеву спасибо за всё». Даже Гагарин перепутал Гусева и Уткина (смеётся)! Я потом в шутку просил Васю: «Подари, там же написано — Гусеву». А он: «Не могу. Отец не отдаст».

Сейчас часто Димой называют — с Губерниевым путают. А его — со мной. Вообще, восприятие людьми очень интересное. Как-то совсем недавно на мероприятии подходит женщина средних лет и говорит: «С удовольствием смотрим вашу футбольную программу». А программа закрылась в 2004 году! Одна девушка говорит: «Вы любимый комментатор моей бабушки. Правда, её давно уже нет с нами». А тут как-то еду в метро. Стоит человек — шуба до пола, на шее вычурный золотой крест, на пальцах перстни. Смотрит на меня и так пафосно говорит: «О, Виктор Гусев — и не на «Мерседесе?» Отвечаю: «Так ведь и вы не на «Гелендвагене». А он: «Это большая разница. У меня временные трудности».

— Кстати, вы так и не водите машину?
— У меня никогда не было мальчишеского интереса к вождению. Колонки, усилители, вертушки — это была моя тема, но не машины. Когда в ТАСС готовили к корреспондентской деятельности за границей, прошёл курсы, сдал экзамены, получил права. В Штатах как-то жизнь заставила сесть за руль. В том месте просто не было общественного транспорта — только хайвей. Но я сразу понял, что это очень опасно — без практики садиться за руль, особенно в чужой стране. Поэтому предпочитаю метро или такси.

— Уткин же звал вас в «Футбольный клуб». Смогли бы две такие личности ужиться в одной передаче?
— Я очень хорошо помню, как мы с Васей сидели на опустевшем стадионе «Динамо» после какого-то матча, и он рассказывал мне об этом проекте. Ему нужен был второй человек — скорее для подстраховки. В итоге этим человеком стал Дима Фёдоров. А я тогда уже как-то прикипел к Первому каналу, и мне там было интереснее развиваться. Потом тогдашний руководитель спортивной редакции НТВ Лёша Бурков, тоже покойный, к сожалению, приглашал меня на НТВ-Плюс. Но я не видел смысла. Первый канал всегда ко мне хорошо относился, и я ему отвечал тем же.

— В последние годы жизни Перетурин обижался на вас, якобы вы его из профессии вытеснили. Не задевали выпады, подчас очень резкие?
— Он как-то говорил, что мне отдали его программу, но даже по хронологии это не так. «Футбольного обозрения» не было несколько лет. Когда мне предложили вести свою передачу, Перетурин уже не работал на канале. Мало того, я поначалу отказывался — понимал, что программа будет выходить в ночь с понедельника на вторник. Потом, конечно, мне всё это понравилось, проект стал моим. Поэтому говорить, что я его программу захватил, некорректно. Наверное, он мог на меня обидеться из-за финала ЧМ-1994, который должен был комментировать Перетурин, а отдали мне. Это я ещё как-то бы понял, хотя это было не моё решение. Потом он начал уже говорить совсем странные вещи. Например, я служил в Эфиопии переводчиком два года во время войны Эфиопии с Сомали. В его голове это во что-то другое трансформировалось.

— В КГБ.
— Да, он говорил, что я был агентом КГБ в Мозамбике. Когда я это услышал, понял: как тут можно к чему-то придираться? Хотя раньше у нас были нормальные отношения. Если он что-то предлагал сделать для «Футбольного обозрения», я делал и совершенно не претендовал на то, чтобы вести программу. Я понимаю, что на телевидении нужно быть носорогом в панцире, от которого все упрёки отлетают, как стрелы. Но ни в коем случае нельзя никого затаптывать, идти по головам. Когда мне сказали, что программы «На футболе с Виктором Гусевым» не будет, я спокойно это воспринял: «Хорошо, значит, будет что-то ещё». У меня всё время в жизни возникала какая-то альтернатива. Три года «Русские пингвины» существовали, пока к Тихонову и Гущину, менеджеру, не пришли какие-то мафиози. Сказали: американцы вас обманывают, забирают деньги — и руководители на это повелись. Люди пришли на готовенькое, когда ещё оставалось финансирование из Штатов, и за три месяца похоронили идею. Конечно, я тогда расстроился — такой проект закрылся. Но уже через 20 минут подумал: «Придёт другое». Я всю жизнь легко и спокойно расставался с профессиональными вещами, которые заканчивались. И никогда никого не отталкивал, по головам не шёл. Даже не было такой необходимости. Начальником быть никогда не хотел.

— А сами не сталкивались с интригами, доносами, подставами?
— Нет. Может быть, если бы начал углубляться, нашёл бы что-то. Один момент меня потряс. Много-много лет спустя после окончания иняза меня пригласили провести по-дружески вечер. К этому моменту в институте осталась только ректор, которая у меня была простой преподавательницей, и специалист по военному переводу. Я провёл это мероприятие. Всё было весело и приятно, несмотря на то что знакомых людей собралось мало. Напоследок мне подарили досье. Моё досье. Я полистал и спросил: «А где страницы с 8-й по 11-ю?» — «А это мы изъяли — не можем показать». Можете себе представить, что там было, если и 100 лет спустя показать нельзя? Видимо, те самые доносы, о которых вы говорите. Наверное, и на телевидении какая-то зависть была. Но я надеюсь, что своим поведением эту зависть убивал. Потому что сам никогда никому не завидовал.

— Мудро.
— На худой конец у меня всегда оставалась переводческая работа. Это сейчас говорят, что искусственный интеллект скоро заменит живых переводчиков, а мы были очень востребованны. С 1994 года, когда Международную федерацию хоккея возглавил Рене Фазель, и вплоть до ковида я отработал переводчиком на 60 конгрессах! Объездил весь мир. После пандемии времена изменились, да и Россию сейчас туда не приглашают. Однако дело даже не в этом. Теперь все общаются на английском языке и прекрасно понимают друг друга. Необходимость в переводчиках автоматически отпала. Поэтому немецких коллег тоже убрали. Но это был хороший период, потрясающая практика языка. Даже если бы совсем не сложилось в журналистике и на телевидении, в переводческой деятельности я всегда был востребован.

Фидель Кастро, Пеле, Марадона, Жириновский

— Читал, что в Эфиопии вы переводили Фиделя Кастро. Какое впечатление произвёл команданте?
— Очень хорошее. Увлечённый, энергичный человек. В Эфиопии говорят на амхарском языке. Однако все офицеры, с которыми мы имели дело, учились в Англии, Америке и хорошо владели английским. Для общения с солдатами в окопах хватало базовых амхарских слов. Случались неожиданные лингвистические находки. Знаете, как будет по-амхарски «гора»? Гора. А с Кастро говорили в аэропорту Аддис-Абебы, прямо на взлётной полосе. Были наши представители, был Менгисту Хайле Мариам, президент Эфиопии. Шёл тройной перевод. Переводчица Фиделя переводила с испанского на английский, а я — с английского на русский.

— С кем ещё из великих людей жизнь сводила?
— Вспоминается Артур Чилингаров, руководитель нашей спасательной экспедиции на Южном полюсе, в которой я принимал участие корреспондентом ТАСС. На самом деле, пересечений с известными людьми было очень много. Взять хотя бы Жириновского.

— А с ним где познакомились?
— На «Последнем герое». Сидим на острове, голодные. И тут говорят: сейчас к вам гость пожалует. Появляется белоснежный катер: на палубе Владимир Вольфович в цветастой рубашке, вокруг охрана — в чёрных костюмах на жаре. Он сразу начал возмущаться: «Что с вами сделали эти коммунисты?! Загнали на остров — не дают есть, издеваются над людьми». Пытались ему объяснить, что это игра и мы добровольно сюда приехали. Даже слушать не захотел: «Прекратите рассказывать! Так, какой еды вам привезти?» Говорим: хлебушка бы, сыра. Жириновский — помощнику: «Записывай всё. Марина Александрова, вам что, девушка, бутылочку винца? Завтра всё будет». Мы, наивные, в семь утра сели на берегу — ждём. Никто не приехал. Ну и правильно. Нечего правила игры нарушать! Потом встречались, улыбались друг другу.

Много было интересных встреч в жизни. Мне всё-таки в первую очередь люди спорта в голову приходят. Тот же Лев Яшин. Николай Озеров — сравнимая по масштабу фигура. Колоссальный человек.

— С ним тоже есть история?
— Николай Николаевич уже болел, с трудом ходил. А я только пришёл на Первый канал — предложили сделать с ним интервью. Я приехал в больницу с огромной бригадой: звукорежиссёр, два осветителя и целых три оператора — все хотели с ним увидеться. В палате спросил: «Николай Николаевич, а помните, я ребёнком вам подавал мячи в посёлке Московский писатель?» У нашего соседа по даче, Игоря Ильинского, был корт на участке. Они с Озеровым там играли в теннис. Николай Николаевич улыбнулся: «Конечно, помню!» Хотя, понятно, не мог помнить мелкого соседского пацана. Начал меня хвалить: «Ты молодец, преемник, отлично работаешь». И вдруг попросил: «Ребята, можете нас оставить ненадолго с Виктором вдвоём?» После чего полчаса мне просто вставлял за ошибки! «Недавно слышал твой репортаж — ты сказал «на́чался». Ты бы ещё «нача́лся» сказал. Запомни: «начался́» — ударение на последний слог!» Представляете, какой человек: при всех меня похвалил, а критику один на один выдал. Озеров — великий.

— У вас и в посёлке соседи были легендарные.
— Да, Григорий Александров и Любовь Орлова, Леонид Утёсов, но его я, к сожалению, не застал, великий актёр и потрясающий человек Игорь Ильинский. Руководителем нашего кооператива одно время был Владимир Познер. Был Образцов, создатель кукольного театра, штангист Юрий Власов арендовал домик. Среди нас, детворы, ходили легенды, что у него там личный спортзал и бассейн, хотя ничего подобного, конечно же, не было и тогда быть не могло.

— Какими оказались при близком знакомстве Пеле и Марадона?
— Первая встреча с Пеле произошла в 1992 году. УЕФА объявил символическую сборную всех времён и народов и устроил для них приём в Швеции. Пеле к Европе не имел отношения (удивительно, что в его карьере вообще не было европейских клубов), однако его позвали тоже, на правах Короля футбола. Из вошедших в эту сборную в живых не было только Яшина. На маленькую вечеринку пригласили вдову Льва Ивановича. Валентина Тимофеевна подошла ко мне: «Вить, не хочешь составить мне компанию как переводчик на одной встрече? Там будут Жюст Фонтен, Пеле и Бобби Чарльтон». — «Конечно, не хочу! Спрашиваете, Валентина Тимофеевна!» Я так жалею, что у меня не было фотоаппарата. Мобильных-то не было. Мы собрались на ужин при свечах — представляете, какая компания? Никого уже нет в живых — последним Фонтен ушёл. Я один остался из свидетелей того вечера, кроме официантов. Вот там Пеле мне показался очень хорошим человеком. Всё шутил с Фонтеном: «Я никогда не побью твой рекорд» (13 голов на ЧМ-1958. — Прим. «Чемпионата»). Когда Фонтен достал визитные карточки со своей фотографией, Пеле притворно вздохнул: «У меня и обычных-то визиток нет, а у Жюста вон какие красивые — другой уровень просто!» Мне Пеле рассказал, почему его Эдсоном назвали.

— И почему же?
— Отец Пеле был фанатом Эдисона — изобретателя электрической лампочки. А как он стал Пеле — и сам не знал: во дворе приклеилось. Бобби Чарльтон поразил признанием, что его жена в Англии ездит на «Ладе».

— Да ну!
— Правда. Говорит, очень удобная машина для маленьких манчестерских улочек. На большом лимузине не проедешь, то ли дело — компактная, юркая «Лада»! Очень хорошая, тёплая получилась беседа.

Потом мы с Пеле встречались в более формальной обстановке. Конечно, там он уже звучал очень заученно — прямо шёл по программе. В 1998 году его на целый день посадили в парижской гостинице, и к нему с утра до вечера по списку шли журналисты из разных стран. Два вопроса можно было задать. Когда я к нему подошёл, он у помощницы спросил: «Откуда?» — «Россия». Пеле и выдал: «Я очень люблю вашу далёкую скандинавскую страну» (смеётся). Мы решили это не убирать из сюжета — так и оставили.

— Марадона — полная противоположность Пеле?
— Марадона приезжал в Москву по приглашению известного бренда часов для участия в благотворительном проекте. На крыше ЦУМа установили футбольные ворота, разбитые на сектора с определённой стоимостью. Диего нужно было мячом в них попадать, пополняя банк пожертвований. Попал в один круг — $ 10 тысяч уходит на благотворительность, и так далее. А я должен был вести мероприятие. Марадону ждали полтора часа. Приехал он в очень тяжёлом состоянии — хорошо провёл время в Москве (улыбается). Пришёл с амбре, весёлый, стал всех обнимать, хохмить. Одна проблема — он никак не мог попасть в эти ворота! Метров с восьми бил мимо. Потом, правда, сосредоточился и выбил нужную сумму. В конце концов так развеселился, что стал требовать: «Поставьте вашего лучшего вратаря — забью и ему». В общем, шоумен — полная противоположность Пеле. С Эйсебио у меня была встреча в Лиссабоне. Интеллигентный человек. Но там организаторы поставили условие, что разговор должен касаться только чемпионата Европы. Так что Эйсебио говорил вполне обычные вещи. Это как знаменитые прогнозы Пеле: что ни предскажет — вроде победы Колумбии на чемпионате мира — ничего не сбывалось.

Пеле, Эйсебио, Марадона — великие, конечно, люди. Но знаете, что интересно: захожу как-то в вагон метро, а там сидит Валерий Зыков, бывший динамовский защитник. И я стесняюсь к нему подойти — потому что он мой герой, легенда. Он увидел моё замешательство: «Виктор, садись». Я сел, поговорили. Владимир Козлов был потрясающим нападающим московского «Динамо», за сборную поиграл. К сожалению, он заболел тифом в одной из поездок в Латинскую Америку и из-за этого завершил карьеру. Сейчас ему за 80, но до сих пор занимается с динамовскими мальчишками. И я тут нынешнему динамовцу Даниилу Фомину вручаю приз лучшего игрока месяца. Появился Козлов. Я к нему с дрожью подошёл и попросил сфотографироваться. Это побороть невозможно. Всё из детства идёт.

Война в Эфиопии, Антарктида, 1990-е

— Как вы попали на войну в конце 1970-х?
— Интересная, странная и неожиданная служба была. Я уже был оформлен в Ирак, в город Басра. Много лет спустя он оказался разбомблен, а тогда это был мирный город. Мы продавали туда оружие, а я должен был быть переводчиком при специалистах, которые его там представляют. И вдруг началась эта самая эфиопская война. После новостей в программе «Время» мама плакала. А мне переставили в паспорте визу и забросили в Эфиопию.

В первый год моей службы это была война Эфиопии с Сомали. В группе переводчиков из СССР нас было 10 человек. Проводилась честная ротация: ты мог месяц работать с главным военным советником, жить в Аддис-Абебе, ходить в гостиницу Hilton и плавать в бассейне. Вокруг война, голод, а тебе приносят коктейль на бортик. Но спустя месяц ты отправлялся в авиационный учебный центр в Дыре-Дауа, а потом — в пустыню, на фронт. Там не было наших солдат, но были советники — люди, которые всю жизнь готовились к войне. Некоторые даже порывались, вопреки приказам, вести в атаку эфиопских солдат. А ты — рядом с ним, его правая рука и его язык. Приходилось удерживать: «Не надо вылезать из окопа!»

— За что получили медаль «За боевые заслуги»?
— Не могу сказать, что совершил там какой-то подвиг. Тем более — не стрелял. Но поскольку это была военная ситуация, меня представили к боевой награде. Я её получил и очень ею горжусь.

— Ужасов насмотрелись?
— Страшнее ужасов войны ужасы мирной жизни. Мы приехали в Эфиопию из Советского Союза, где был дефицит всего. А там заходишь в магазин — джинсы продаются, пластинки. Страна строит социализм, а по улице бегают мальчишки и продают американский журнал Newsweek — в Москве его можно было найти только в специальной закрытой библиотеке. Если забыть о войне — совершенно цивильная жизнь. И при этом люди умирают на улице от голода… Потом выяснилось, что часть населения недовольна правлением Менгисту. Периодически вспыхивали студенческие восстания. Утром выходишь на улицу — лежат трупы в крови. В такие минуты и у меня закрадывались сомнения: а правильно ли мы поддерживаем этот режим? Это вообще была странная война.

— Чем?
— Обе страны — и Эфиопия, и Сомали — строили социализм. Они схлестнулись по территориальному принципу. Брежнев долго выбирал, кого поддержать. И первые три месяца войны наши переводчики и советники были и там, и там! Но сомнения убивались одной мыслью: волею судьбы ты уже принял эту сторону, на ней погибли или получили ранения с контузиями твои друзья — и здесь ты уже не думаешь о каком-то общем смысле. Ясно, что ты на этой стороне. Точка. В результате история всё расставила на свои места. Или не расставила — там до сих пор эти процессы продолжаются. Африка — очень сложное место. Да и не только Африка.

— Смертельно опасно бывало?
— Однажды наш автобус обстреляли прямо в Аддис-Абебе — непонятно кто и почему. На войне ты к такому готов, а в мирной вроде бы обстановке — не совсем. Другой раз тот же многострадальный автобус продырявил дружеский кубинский бронетранспортёр. Выскочил из-за поворота — и как дал нам в бок! Автобус полетел с горы.

— Ужас.
— Не поверите, не пострадал почти никто! Только водитель-эфиоп сломал руку. Так и не поняли, как это возможно. Просто дико повезло.

— А что там делали кубинцы?
— Воевали на стороне Эфиопии — так же, как израильские лётчики. Но нам об этом запрещалось говорить и даже писать в письмах.

— Спасательная экспедиция в Антарктиде — тоже экстремальное приключение?
— Сопоставимый с Эфиопией экстрим. Научно-исследовательское судно «Михаил Сомов» застряло во льдах Антарктиды. И туда пошёл ледокол «Владивосток»: впервые в истории не на север, а на юг. Меня ТАСС отправил всё это дело освещать. Днище у ледокола яйцевидной формы, и нас до захода во льды постоянно швыряло из стороны в сторону. Но мы всё-таки добрались до «Сомова» и вывели на чистую воду. К спорту эта история никакого отношения не имела, однако она оказала прямое влияние на всю мою дальнейшую судьбу. Из экспедиции я вернулся героем, и в ТАСС сказали: «Проси, чего хочешь».

— И вы попросились в спортивную редакцию?
— Да. Я работал переводчиком в соседней редакции, параллельно писал для спортивной, но, как только там освобождалось место, его занимал другой человек, у которого, например, папа в ЦК. Хорошие ребята, у меня нет к ним претензий, однако я не мог попасть туда пять лет. После Антарктиды мне предлагали ехать собкором в США, Англию, а я рвался в спорт. Гендиректор ТАСС Сергей Лосев удивился моей просьбе, но уважил: «Завтра спортивной редакции исполняется 25 лет — я им дал ставку под тебя». Так я и стал спортивным журналистом.

— Ваша знаменитая фраза «берегите себя» — родом из 1990-х?
— Да. Нужно было чем-то заканчивать репортажи. Вася прощался со зрителем словами «играйте в футбол», Гриша Твалтвадзе говорит «до новых побед». А у меня таким слоганом стало «берегите себя».

— Как он появился?
— Совершенно спонтанно — как-то само собой пришло в голову. В английском языке есть выражение take care. Для американцев, англичан — обычное прощание, что-то вроде «пока». Они не вкладывают в эту фразу особого смысла, а я решил дословно перевести. Время в 1990-е было сложное — кто знает, куда люди отправятся в ночи после моего репортажа, что ждёт их на улице… «Берегите себя» звучало очень актуально, и люди подхватили.

Спустя много лет я задумался, что надо было зарегистрировать эту фразу как торговую марку. Больной ковидом, я лежал у загородного дома в траве — и вдруг увидел, как самолёт в небе выписывает своим паром: «Берегите себя». В голове щёлкнуло: «Это же моя фраза!»

— Самому себя приходилось беречь в те самые 1990-е?
— Для меня это было время дико напряжённой работы и зарабатывания денег. Я не имел никакого отношения к преступным структурам, а они никак не влияли на мою жизнь. 1990-е — это период моего становления как комментатора, прекрасные чемпионаты мира. Я стоял за Ельцина. Я очень люблю Михаила Горбачева и до сих пор считаю его великим человеком в мировой истории. С этим многие не согласны — и пусть не соглашаются. Я очень ждал, что будет покончено с коммунизмом и неправильным ходом развития общества со всеми его ограничениями. Когда это произошло, ощущение, что мы от этого избавились, компенсировало для меня все недостатки 1990-х. Да, я сам состоял недолгое время в КПСС, но это было частью профессии. Неизбежность, а не какая-то идеологическая убеждённость. Невозможно было работать в ТАСС, не будучи членом партии. Мы над этим смеялись и грустили одновременно. Однако в 1991 году я вышел из КПСС и на всех последующих голосованиях руководствовался принципом «главное, чтобы коммунисты не вернулись».

— Вы совсем не пересекались с братками, авторитетами? Многие футболисты в этих кругах вращались.
— Единственное пересечение было в «Русских пингвинах», но и эти ребята пришли не с угрозами. Они просто убедили руководство, что с ними клубу будет лучше. У них не получилось — они точно так же ушли. Сейчас американцы стали эту историю раскручивать: вышел документальный фильм, собираются снимать художественный. Мне мой американский партнёр рассказывает: «Виктор, у него тогда торчал под малиновым пиджаком пистолет!» Я говорю: «Стив, мы же с тобой вместе были — какой пистолет?!» — «Нет, я своими глазами не видел, но наверняка что-то было!» И с этим искажением истории невозможно бороться — очень уж хорошо такие небылицы ложатся на тему.

— И в политику вас не пытались затащить?
— Из этой же серии вопрос: не предлагали ли вам руководящие должности? Наверное, я мог бы возглавить спортивную дирекцию на ТВ. Я сам для себя это сразу отбросил. Я и как комментатор одиночка, если это не парный репортаж, и не хочу вершить судьбы других. Потом любой организатор — это куча проблем. А это совершенно не моё — как и работа с 9:00 до 18:00, неизбежная для любого руководителя. Мне свободный, гибкий график ближе. И в политику я принципиально не пойду по этим же соображениям.

Теракт в «Крокусе»

— В мирной жизни самое страшное происшествие — теракт в «Крокусе»?
— Я про «Крокус» даже как-то забыл, хотя это было совсем недавно относительно событий 1970-1980-х.

— Вы такой любитель группы «Пикник»?
— Да. На одном из своих дисков они решили записать «Полюшко-поле» сразу в двух вариантах — традиционном и почти под Led Zeppelin. А слова этой песни написал мой дедушка — Виктор Гусев. Они прислали ко мне своего агента, подписать договор, а я ответил: «Ребята, вы моя любимая группа — берите и исполняйте». С тех пор мы подружились. Мне повезло, что «Пикник» прислал приглашение на тот концерт в ложу. Я бы в любом случае на него пошёл, а в зале с нами что угодно могло случиться. Сейчас понимаю, что нас спас счастливый случай.

— Какой?
— Я предлагал жене ехать в «Крокус» на такси. В этом случае мы бы спокойно пошли в фойе — выпить пива или вина. И совершенно точно оказались бы в эпицентре этого кошмара. Но Оля настояла на том, чтобы ехать на нашей машине. В другой ситуации мы бы никогда не пошли в зал за полчаса — тем более сам «Пикник» нас предупредил, что начало концерта, как всегда, минут на 20 задержится. А тут жена за рулём, я из солидарности пить не стал. Мы немного постояли в фойе и аж минут за 40 до начала поднялись в ложу. Вот так иногда случайности всё в жизни решают.

— Когда всё началось, в моменте осознавали масштаб этого ужаса?
— Сначала ничего не поняли. Мы сидели вчетвером: наш друг с сыном-подростком и я с женой. В какой-то момент Оля встала спиной к барьеру ложи и начала нас фотографировать. И вдруг зрительный зал вскочил и побежал к сцене. Я сначала подумал, что это какая-то придумка «Пикника», часть шоу. Потом мелькнула мысль, что люди с более дешёвых мест переходят в первые ряды. Но куда? В зале аншлаг, все билеты проданы. Только когда раздались хлопки, стало ясно: что-то происходит. Мы выскочили в предбанник. Встретили Сергея Светлакова — тоже большого любителя «Пикника». Забаррикадировались от входа в коридор, совершенно не понимая, что сзади оставляем открытым подход в ложу со стороны зала.

Нас спасла София Мейер, администратор. Она прибежала со связкой ключей, приказала разобрать эти завалы и буквально вытолкала всех из этого убежища. К тому моменту стрельба уже стихла. Она раздавалась очень недолго. Всё быстро закончилось, но мы же не знали этого.

Тяжёлый момент был в коридоре. Там стояла какая-то нелепая барная стойка. Оля оказалась по ту сторону, я — по эту. Помню глаза жены. Я уже лихорадочно соображал, как буду закрывать её, если сейчас ворвутся бандиты. Причём кто-то бился в дверь. Наверное, это были зрители. Но мы-то думали, что террористы — сейчас взломают дверь и пойдут стрелять по ложам. Страшный момент. Когда дым начал заполнять всё пространство, даже как-то обрадовались — никто нас не увидит, не превратимся в мишень. Но пуля ещё попасть должна, а дым губителен для всех. От него, наоборот, бежать нужно! В основном люди погибли, надышавшись угарным газом.

София вывела нас на улицу через какой-то боковой выход. Героическая девушка. Мы побежали в сторону магазина. Я видел следы босых женских ног — женщины сбрасывали туфли и бежали босиком. Кошмарное впечатление.

— Что было дальше?
— В мебельном магазине поблизости к людям очень хорошо отнеслись — принесли воду, разрешили садиться, ложиться на кровати, диваны, стоявшие на продажу. Потом уже мы вызвали такси, дошли до его парковки и уехали домой. Из новостей узнали, что теракт был очень быстротечным, но его усугубил дикий пожар — горел весь комплекс.

— Дети знали, где папа с мамой?
— Они предполагали, что мы будем на этом концерте, поэтому сразу стали звонить: «Вы не попали?» — «Попали…» Много было звонков от друзей. Я даже не представлял, что так много людей знало о нашей симпатии к «Пикнику».

Мне очень жалко людей. Как я сказал, в начале мы недолго стояли в фойе, А прежде чем подняться в ложу, я пошёл в туалет. В нижнем холле было много людей. Кто-то стал со мной фотографироваться, брать автографы. Как ни смешно — даже в туалете. Я сейчас понимаю, что среди этих людей наверняка были и те, кто там так и остался. Об этом страшно думать. Это уже совсем персонифицированно. Я прямо вспоминаю: вот мужчина со значком московского «Динамо», мы с ним разговаривали; какой-то человек в шапке с эмблемой «Пикника». У меня брала автограф бабушка, которую совершенно точно нельзя было заподозрить в любви к футболу и рок-музыке. Она тоже могла там остаться. Тяжело об этом думать.

— Не появилась после этого боязнь массовых мероприятий?
— Нет, я себя успокаиваю мыслью, что в одну воронку снаряд два раза не падает.

Юбилей

— Ваша жизнь — готовый сценарий для остросюжетного байопика. Вы счастливый человек?
— Конечно. Мне часто везло — в эфиопском окопе, в Антарктиде и «Крокусе». Наверняка была в жизни куча моментов, где не повезло, но я сразу отбрасывал их. Забыл, и всё – идём дальше.

— 70 лет — повод для широкого застолья?
— Непосредственно 27 октября я буду в кругу семьи. А обойтись без застолий мне не дадут друзья. Всех в одно время и в одном месте собрать сложно, поэтому дней рождения будет несколько. С кем-то в пивбаре встретимся, с кем-то – в ресторане, с кем-то дома посидим. Это хороший повод увидеться с друзьями. А сам по себе юбилей особой радости не вызывает. 70 — какая-то запредельная цифра. Я как-то не задумывался о своём возрасте. Только после 65 появились мысли: «Скоро — и всё» (улыбается)…

— Бросьте, Виктор Михайлович. Ваш коллега Геннадий Сергеевич Орлов и в 80+ в полнейшем порядке.
— В порядке, согласен. Просто с годами начинаешь задумываться о наследственности. Моего дедушку с детства мучили дикие головные боли. Он, поэт, рвался на фронт, понимая, что только там могут рождаться такие гениальные строки, как симоновские «жди меня, и я вернусь». Даже в самых сложных ситуациях в Москве такого не сочинишь. Но его не пустили. Он умер в 1944-м, не дожив до 35-летия. А папа ушёл в том возрасте, к которому приближаюсь я, в 72. Но ничего, без паники. Главное — оптимизм!

Редакция «Чемпионата» поздравляет Виктора Гусева с юбилеем и желает крепкого здоровья, новых ярких репортажей и оптимизма!